У мамы на работе не интересно: нужно все время сидеть рядом и не мешать. Большой станок для черчения – кульман, стол с чертежами, над столом – календарь.
Даже красок нет – одни фломастеры! И вокруг тоже тетеньки и дяденьки что-то вычерчивают по линейке, меряют, думают. Слышно даже как лампа работает.
- Пап, можно с тобой на работу? – ною я уже битый час.
Папа закидывает в рот оставшийся кусочек хлеба и прихлебывает ложкой борщ, который сначала попадает к нему на усы, а уже потом в рот.
- Тебе же там будет скучно, и ты быстро захочешь домой.
- Не захочу. Я с собой книжку возьму, - я демонстрирую на три четверти прочитанную книгу в толстом переплете, - Вот, «Куда прячется солнце».
- А уроки? – папа внимательно смотрит на мою реакцию.
- Завтра же суббота – не учимся.
- Только, чур, мне не мешаться и не хныкать, - папа вытирает ладонью усы и бороду, по пути допивая чай, - И быстро!
В опустошенный портфель летят карандаши, фломастеры, книжка…
- Кать, кофту теплую одень, а то еще простыть не хватало!
Знакомая проходная с вертушкой, длинный коридор, лестница вверх, еще вверх, еще… Стоп! Железная дверь. Папа роется в кармане джинсов – с трудом находит ключ. Чудовищный скрежет! Папина ладонь глухо ударяет в металлическое покрытие – дверь открывается.
- Осторожно, тут порог высокий.
Резко ударяет в нос запах краски, сырой бумаги и масла. Вспыхивает свет.
Ничего себе! А ты говорил, что будет скучно!
- Ну, заходи давай, чего встала то? Заходи, смотри – ну, ничего интересного…
Два стола стоят рядом, на них разложены в беспорядке планшеты, рулоны бумаги, тюбики с краской, кисти всевозможных размеров и калибров. Все стены как улей сотами покрыты полками, на которых сотни разноцветных баночек громоздятся так тесно, что как будто норовят столкнуть друг друга с импровизированного насеста. Прямо лаборатория алхимика, ни дать, ни взять! Аж рот раскрыла от удивления.
- Вот тебе стол, - папа разгребает руками кусочек чистого места, и среди всех этих «боеприпасов» проступает изрезанная вкривь и вкось столешница.
- Тут можно рисовать. Вот фломастеры, карандаши. Чего еще нужно? А, бумагу сейчас дам.
Папа отрывает кусок бумаги от большого рулона. Тут же, в мгновение ока, в его руках оказываются ножницы, которыми из бесформенного обрывка он изготавливает вполне сомасштабный прямоугольник.
- Вот, держи. Вот на той стороне есть кресло, там можно почитать. Чего еще нужно?
- Пап, а краски?.., - робким голосом напоминаю я, робким не столько от неудобства, сколь от избытка впечатлений.
- Краски…, - папа задумчиво чешет лысину, глядя куда-то в мировое пространство, - Щас что-нить придумаем…
Он начинает стучать ящиками, поднимать пыль на полках, переставлять с места на место предметы на столе и, в конце концов, с гордостью сдувает пыль с коробки с напрочь засушенной акварелью. Папа делово слюнявит мизинец, ковыряет им в кювете грязно-бурого цвета.
- Ну, вот, только помой их водичкой. – Он протягивает мне долгожданную находку и кисточку.
Пока я созерцаю некогда отличный набор ленинградской акварели и пытаюсь различить какими цветами были те, что сейчас с трудом различимы друг от друга, папа приносит и ставит на стол банку с водой.
- Ладно, занимайся тут, а мне надо работать. Только, Катя, постарайся не заходить на мою половину, ладно? Там будет сильно пахнуть.
Получив мое согласие в виде задумчивого кивка головы, папа помчался на рабочую половину мастерской. И это был уже не папа, а какой-то сгорбленный гигант, ворочающий глыбы волшебного замка: огромные листы бумаги, планшеты, куски материи в несколько метров длиной… Он ловко переворачивал бутылки с прозрачной и непрозрачной жидкостью, мешал что-то в баночке, добавлял туда еще что-то из другой баночки, орудовал кистью, низко склонившись над столом.
Постепенно мастерская наполнялась запахом, таким знакомым и, в то же время, досель неизвестным. Так пахли папины ладони: сухие и шершавые, со следами разноцветных пигментов и порезанные в самых непредсказуемых местах, например, у основания ногтя или на подушечке большого пальца. Запах разбавителя и масляных красок – вот он, проводник в мир папиной мастерской, в папину Вселенную!
Форточка открыта, и еще морозный весенний ветер шуршит в разложенных листах бумаги, гладит меня по голове. Белый лист. Как заставить его жить? Как почувствовать то, чего ему не хватает для того, чтобы закружились в веселой карусели красочные образы?